![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
maria_goryncevaЯ, конечно, понимаю, что кто я такое, чтобы Лермонтову апологии писать. Не нуждается Михаил Юрьевич в моих апологиях.
И всё же - как литературовед и преподаватель - считаю нужным напомнить об одной "ошибке" Лермонтова (лермонтоведы наверняка её уже "исправили", но работ, доступных в Интернете, я не вижу, а в библиотеку среди ночи пути нет).
Приведу цитату из книги Э.Э. Найдича (этюд "Из пламя и света рождённое слово" - Найдич Э. Этюды о Лермонтове. — СПб.: Худож. лит., 1994. С.156-163.):
Знакомое каждому стихотворение Лермонтова «Есть речи — значенье...» не располагает к рациональному толкованию, не дает возможности однозначного определения его смысла.
Поражает цельность и мелодичность стихотворения, заключенная в нем эмоциональная энергия, библейское величие.
Есть речи — значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
Как полны их звуки
Безумством желанья!
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья.
Не встретит ответа
Средь шума мирского
Из пламя и света
Рожденное слово;
Но в храме, средь боя
И где я ни буду,
Услышав, его я
Узнаю повсюду.
Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу,
И брошусь из битвы
Ему я навстречу.
Каждая из пяти строф заключает законченное предложение. Переход от одной строфы к другой не нарушает мелодического единства: стихотворение написано как бы на одном дыхании. Вместе с тем каждое четверостишие неожиданно своим новым непредсказуемым смысловым поворотом. От строки к строке усиливается эмоциональный заряд, таинственная притягательность.
Стихотворение написано редко встречающимся размером — двустопным амфибрахием со сплошными женскими рифмами. Это создает взволнованную приподнятость и одновременно выделяет почти каждое слово, потому что оно находится или под ударением в начале строки, или в конце строки под ударением и рифмой.
Стихи 11—12 — «Из пламя и света рожденное слово» — находятся в центре двадцатистрочного стихотворения. Предшествующие строки подготовляют, помогают автору найти это исполненное значимости определение.
Приведем рассказ редактора журнала «Отечественные записки» А. А. Краевского: «...„А кстати вот тебе новое стихотворение“, — Лермонтов вынул листок и подал мне. Это было «Есть речи — значенье...». Я смотрю и говорю: «Да здесь и грамматики нет — ты ее не знаешь. Как же можно сказать «из пламя и света»? Из пламени!» Лермонтов схватил листок, отошел к окну, посмотрел. «Значит, не годится?» — сказал он и хотел разорвать листок. «Нет, постой, оно хоть и не грамматично, но я все-таки напечатаю». — «Как, с ошибкой?» — «Когда ничего придумать не можешь. Уж очень хорошее стихотворение». — «Ну черт с тобой, делай, как хочешь», — сказал Лермонтов».
В воспоминаниях писателя и журналиста И. И. Панаева, находившегося в это время в кабинете Краевского, подтверждается этот рассказ и подробнее интерпретируется одна деталь: Лермонтов пытался исправить центральную строку: «...обмакнул перо и задумался. Так прошло минут пять. Мы молчали. Наконец Лермонтов бросил с досадой и сказал: „Нет, ничего нейдет в голову. Печатай так, как есть, сойдет с рук...“» (Воспоминания. С. 308).
Действительно, с точки зрения нормативной грамматики Краевский был прав. Однако во многих русских говорах, в разговорной речи и, главное, в художественной практике ряда русских писателей XVIII — начала XIX века, как об этом писал известный исследователь русского литературного языка Л. И. Булаховский, слова «имя», «время» и подобные им склоняются по образцу «поле». Живые народные формы этих слов относительно свободно употребляли Кантемир, Радищев, Державин, Крылов, Лермонтов и даже позднее Л. Н. Толстой в «Войне и мире».
Подобная грамматическая форма встречается в произведениях Лермонтова: «Погаснувших от время и страстей» (стихотворение «1831-го, июня 11 дня»), «Не выглянет до время седина» (поэма «Сашка»), «Ни даже имя своего» (стихотворение «А. О. Смирновой», вариант из альбома М. П. Полуденского).
Конец цитаты.
Итак, речь идёт об употреблении формы "пламя" в косвенных падежах, без суффикса -ен-, доставшегося русскому языку в наследство от общеславянского носового *e, в старославянском обозначавшемся через "юс малый".
По мнению Найдича, Лермонтов употребил разговорную форму родительного падежа, характерную для некоторых говоров и даже для разговорной речи образованных людей. В качестве подтверждения своих слов Найди приводит ещё три примера подобного употребления форм (два со словом "время" и одно - со словом "имя"). Ссылки Найдича на аналогичные формы у поэтов XVIII века тоже как будто подтверждают предположение об отходе Лермонтова от канонов книжного языка.
Между тем, именно со словом "пламя" всё не так просто.
Есть основания предполагать, что в церковнославянском языке, помимо древней формы "пламень", была ещё форма "пламь". Вот Житие Ефросина Псковского (предположительно, к. XV в.):
Духовная бо благодать, яко пламь горяй в немъ;
ни свет со тмою смешается; кольми паче божество живый и разумный плам и огнь вседержителевъ;
По мале же времени после святаго отца преставления, не престаяше Иев хуля и поношая блаженнаго отца, и абие гневныя плами Божия правда без потуновения кротости воспаляхуся и лук неутолим ярости Христовы спеяшеся...
(http://www.krotov.info/acts/15/3/1481evfr.htm)
Откуда она попала в Житие Е(в)фросина и насколько широко была распространена, ещё, по-видимому, предстоит узнать, а если кто-то узнал, то пусть даст мне ссылку. Однако важно, то она существовала. Слово это было явно мужского рода - см. второй пример; уверена, что в оригинале вместо "ь" (еря), естественно, там стоит "ъ" (ер) - стало быть, склоняться оно должно по типу существительных с основной на -i краткое. И тогда форма родительного падежа как раз и будет "пламя".
(Замечу в скобках, что автор Жития употребляет самые разные формы этого слова: и "пламень", и "пламь", и "плам" и даже "пламы".)
Лермонтов мог когда-то слышать или читать текст, где такая форма содержалась. А потом употребил её криптомнемонически (криптомнемоника - это, упрощённо говоря, вытесненные воспоминания). Впрочем, это абсолютно не исключает влияние разговорной речи.
Ну, а лень и нелюбопытство состоят в том, что люди даже весьма просвещённые и даже филологи - позорище-то какое! ленятся погуглить - им проще приписать Лермонтову ошибки в языке. И если первых может извинить тот факт, что, возможно, в 2006 г. Житие Евфросина Псковского ещё не было выложено отцом Иаковом, то второго уже не извиняет ничего. Ну, а если вы наберёте в Яндексе начальные строки этого стихотворения и войдёте в раздел "Блоги", то увидите, сколько у нас ленивых и нелюбопытных.
Впрочем, справедливости ради замечу, что я тоже в течение лет так тридцати пяти предпочитала спотыкаться на этой фразе, но не любопытствовала. Так что слова Нашего Всего отношу в первую очередь к себе.
И всё же - как литературовед и преподаватель - считаю нужным напомнить об одной "ошибке" Лермонтова (лермонтоведы наверняка её уже "исправили", но работ, доступных в Интернете, я не вижу, а в библиотеку среди ночи пути нет).
Приведу цитату из книги Э.Э. Найдича (этюд "Из пламя и света рождённое слово" - Найдич Э. Этюды о Лермонтове. — СПб.: Худож. лит., 1994. С.156-163.):
Знакомое каждому стихотворение Лермонтова «Есть речи — значенье...» не располагает к рациональному толкованию, не дает возможности однозначного определения его смысла.
Поражает цельность и мелодичность стихотворения, заключенная в нем эмоциональная энергия, библейское величие.
Есть речи — значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
Как полны их звуки
Безумством желанья!
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья.
Не встретит ответа
Средь шума мирского
Из пламя и света
Рожденное слово;
Но в храме, средь боя
И где я ни буду,
Услышав, его я
Узнаю повсюду.
Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу,
И брошусь из битвы
Ему я навстречу.
Каждая из пяти строф заключает законченное предложение. Переход от одной строфы к другой не нарушает мелодического единства: стихотворение написано как бы на одном дыхании. Вместе с тем каждое четверостишие неожиданно своим новым непредсказуемым смысловым поворотом. От строки к строке усиливается эмоциональный заряд, таинственная притягательность.
Стихотворение написано редко встречающимся размером — двустопным амфибрахием со сплошными женскими рифмами. Это создает взволнованную приподнятость и одновременно выделяет почти каждое слово, потому что оно находится или под ударением в начале строки, или в конце строки под ударением и рифмой.
Стихи 11—12 — «Из пламя и света рожденное слово» — находятся в центре двадцатистрочного стихотворения. Предшествующие строки подготовляют, помогают автору найти это исполненное значимости определение.
Приведем рассказ редактора журнала «Отечественные записки» А. А. Краевского: «...„А кстати вот тебе новое стихотворение“, — Лермонтов вынул листок и подал мне. Это было «Есть речи — значенье...». Я смотрю и говорю: «Да здесь и грамматики нет — ты ее не знаешь. Как же можно сказать «из пламя и света»? Из пламени!» Лермонтов схватил листок, отошел к окну, посмотрел. «Значит, не годится?» — сказал он и хотел разорвать листок. «Нет, постой, оно хоть и не грамматично, но я все-таки напечатаю». — «Как, с ошибкой?» — «Когда ничего придумать не можешь. Уж очень хорошее стихотворение». — «Ну черт с тобой, делай, как хочешь», — сказал Лермонтов».
В воспоминаниях писателя и журналиста И. И. Панаева, находившегося в это время в кабинете Краевского, подтверждается этот рассказ и подробнее интерпретируется одна деталь: Лермонтов пытался исправить центральную строку: «...обмакнул перо и задумался. Так прошло минут пять. Мы молчали. Наконец Лермонтов бросил с досадой и сказал: „Нет, ничего нейдет в голову. Печатай так, как есть, сойдет с рук...“» (Воспоминания. С. 308).
Действительно, с точки зрения нормативной грамматики Краевский был прав. Однако во многих русских говорах, в разговорной речи и, главное, в художественной практике ряда русских писателей XVIII — начала XIX века, как об этом писал известный исследователь русского литературного языка Л. И. Булаховский, слова «имя», «время» и подобные им склоняются по образцу «поле». Живые народные формы этих слов относительно свободно употребляли Кантемир, Радищев, Державин, Крылов, Лермонтов и даже позднее Л. Н. Толстой в «Войне и мире».
Подобная грамматическая форма встречается в произведениях Лермонтова: «Погаснувших от время и страстей» (стихотворение «1831-го, июня 11 дня»), «Не выглянет до время седина» (поэма «Сашка»), «Ни даже имя своего» (стихотворение «А. О. Смирновой», вариант из альбома М. П. Полуденского).
Конец цитаты.
Итак, речь идёт об употреблении формы "пламя" в косвенных падежах, без суффикса -ен-, доставшегося русскому языку в наследство от общеславянского носового *e, в старославянском обозначавшемся через "юс малый".
По мнению Найдича, Лермонтов употребил разговорную форму родительного падежа, характерную для некоторых говоров и даже для разговорной речи образованных людей. В качестве подтверждения своих слов Найди приводит ещё три примера подобного употребления форм (два со словом "время" и одно - со словом "имя"). Ссылки Найдича на аналогичные формы у поэтов XVIII века тоже как будто подтверждают предположение об отходе Лермонтова от канонов книжного языка.
Между тем, именно со словом "пламя" всё не так просто.
Есть основания предполагать, что в церковнославянском языке, помимо древней формы "пламень", была ещё форма "пламь". Вот Житие Ефросина Псковского (предположительно, к. XV в.):
Духовная бо благодать, яко пламь горяй в немъ;
ни свет со тмою смешается; кольми паче божество живый и разумный плам и огнь вседержителевъ;
По мале же времени после святаго отца преставления, не престаяше Иев хуля и поношая блаженнаго отца, и абие гневныя плами Божия правда без потуновения кротости воспаляхуся и лук неутолим ярости Христовы спеяшеся...
(http://www.krotov.info/acts/15/3/1481evfr.htm)
Откуда она попала в Житие Е(в)фросина и насколько широко была распространена, ещё, по-видимому, предстоит узнать, а если кто-то узнал, то пусть даст мне ссылку. Однако важно, то она существовала. Слово это было явно мужского рода - см. второй пример; уверена, что в оригинале вместо "ь" (еря), естественно, там стоит "ъ" (ер) - стало быть, склоняться оно должно по типу существительных с основной на -i краткое. И тогда форма родительного падежа как раз и будет "пламя".
(Замечу в скобках, что автор Жития употребляет самые разные формы этого слова: и "пламень", и "пламь", и "плам" и даже "пламы".)
Лермонтов мог когда-то слышать или читать текст, где такая форма содержалась. А потом употребил её криптомнемонически (криптомнемоника - это, упрощённо говоря, вытесненные воспоминания). Впрочем, это абсолютно не исключает влияние разговорной речи.
Ну, а лень и нелюбопытство состоят в том, что люди даже весьма просвещённые и даже филологи - позорище-то какое! ленятся погуглить - им проще приписать Лермонтову ошибки в языке. И если первых может извинить тот факт, что, возможно, в 2006 г. Житие Евфросина Псковского ещё не было выложено отцом Иаковом, то второго уже не извиняет ничего. Ну, а если вы наберёте в Яндексе начальные строки этого стихотворения и войдёте в раздел "Блоги", то увидите, сколько у нас ленивых и нелюбопытных.
Впрочем, справедливости ради замечу, что я тоже в течение лет так тридцати пяти предпочитала спотыкаться на этой фразе, но не любопытствовала. Так что слова Нашего Всего отношу в первую очередь к себе.
