![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
maria_goryncevaУ моей мамы в раннем детстве была няня -- родители очень много работали, вот и наняли немолодую женщину, приехавшую из деревни, водиться с Наташенькой. Няню звали Поля и была она неграмотна. А мама, которой тогда было то ли пять, то ли шесть лет, уже умела не только читать, но и писать. Как-то раз Поля посетовала, что хотела бы послать дочери письмо в деревню, да некому написать, а сама она не умеет. Тогда Наташенька предложила свою помощь, и Поля продиктовала ей письмо. Так и повелось потом: Поля диктовала, а совсем юная мама записывала. Как Поля справлялась с адресом на конверте, не знаю: может быть, на почте кто-то помогал, а может быть, Наташенька списывала с ковертика. Важно, что письма доходили, и Поля получала на них ответы, где в конце писем её дочь передавала непременные поклоны и приветы Наташеньке, которая помогает своей няне держать связь с родными. Ну и что ж что маленькая -- писать вон как бойко умеет и отзывчивая такая, Полина родня её заочно уважала.
Так прошло несколько месяцев. Но однажды в моей маме проснулся педагог и с тех пор больше не засыпал (подозреваю, что он заснёт только вместе с нею в последнем её сне на этой земле). Наташенька предложила Поле научить её грамоте. Та согласилась. Обучение, видимо, пошло активно, потому что через пару месяцев Поля наконец решилась и собственной рукой начертала первое в своей жизни письмо. В нём она с гордостью сообщала дочери, что Наташенька выучила её грамоте и вот теперь она пишет сама!
Вскоре пришёл ответ. В конверт был вложен отдельный листочек -- для Наташеньки. Дочь Поли писала, что когда она увидела письмо, своеручно написанное матерью, она заплакала от счастья, и в самых трогательных словах выражала девочке свою благодарность.
Это был 1938 или 39 год.
* * *
Мою няню в Мичуринске (он же город Козлов) звали Прасковья, я называла её няня Паня, а бабушка за глаза -- Полей. Не знаю, сколько ей было лет, но мне она казалась весьма старенькой. Думаю, её было под шестьдесят. Я помню её два летних сезона: когда мне было три и четыре года, то есть в 1962 и 1963 году. Всем хороша была няня Паня, только когда я тащила ей какую-нибудь книжку и просила почитать мне, она отвечала:
-- Няня неграмотная!
Я очень удивлялась и часто забывала, что няня неграмотная -- ведь все взрослые, в отличие от меня, маленькой, читать умели! Это был такой классифицирующий признак взрослого -- умение читать.
Няня Паня жила со своей сестрой, улыбчивой и толстой тётей Люсей, в частном секторе. Несколько раз она брала меня и ехала со мной к себе. Мне очень нравилась их добротная изба с высоким крыльцом, под которым жила симпатичнейшая дворняжка, комнаты с ткаными половичками, ходики с гирьками, печь, огород... Во время этих визитов няня, кажется, что-то делала в огороде. Не помню точно, тем более что были они недолгими. Развлекала я себя сама.
И вот как-то раз, когда я выплясывала на крыльце что-то невероятно бойкое под собственное пение тут же, на ходу сочиняемой песни, во двор вошли молодой человек и девушка. Они выглядели очень опрятными и чистенькими. Помню, что на парне были светлые брюки и очень светлая голубая рубашка с закатанными рукавами, а девушка была в прямом летнем платье в крупные цветы и с аккуратной завивкой на каштановых волосах -- прямо как у моей бабушки. Няня была в доме -- я, увидев чужих, кинулась в сени и позвала её.
Няня вышла, а молодой человек поздоровался и начал говорить. Он упомянул о няниной неграмотности, сказал с сожалением в голосе, что, мол, не дело это, у нас все должны уметь читать и писать и добавил, указав на девушку:
-- Вот к вам будет приходить учительница и с вами заниматься!
При слове "учительница" я испытала то, что теперь обозначу как когнитивный диссонанс. Соседкины дочери ходили в школу, я знала, что там есть учителя и учительницы и они учат детей. То есть, конечно, Нина училась аж в шестом классе, и у неё был учебник физики, а её сестра Шура вообще была взрослая барышня -- не то в восьмом, не то в девятом классе, почти тётя. Но всё равно я уже знала: те, кто ходят в школу, немножко ненастоящие взрослые. Даже если они уже такие солидные, как Шура. Поэтому понятие "учительница" и не то что взрослость, а уже старость моей няни никак не совмещались в моей голове.
Няня тоже приняла новость в штыки.
-- Да какое заниматься, скоро уж помирать пора! -- завела она любимую песнь.
Но молодой человек был неумолим и продолжал ласково, но твёрдо гнуть своё. Не знаю, чем дело кончилось и успела ли няня Паня до смертного одра выучиться грамоте. В этой истории важно другое: в начале 60-х годов прошлого века в СССР встречались ещё совершенно неграмотные люди, но, видимо, существовала какая-то директива для местных властей таких людей выявлять и обучать. Думаю, что это было скорее хорошо, чем плохо.
* * *
Я совершенно не рвусь обратно в СССР, однако было бы неверно утверждать, что тогда плохо было всё и для всех. Редко бывает, когда действительно всё и для всех. Обычно коллективный опыт складывается из очень разных индивидуальных опытов, и важно учесть эту "разность". А для начала эти индивидуальные особенности личного опыта стоит хотя бы просто узнать.
Предлагаю без ругани, драк и идейных манифестаций поделиться личным опытом, касающимся грамотности в СССР.
1. Когда и как вы сами научились читать и писать?
2. Встречались ли вам совершенно неграмотные люди? Если да, то в каком году, в каком месте, сколько (хотя бы примерно) лет было этим людям, известна ли вам дальнейшая их судьба в том, что относится к грамоте?
3. Сталкивались ли вы с функциональной неграмотностью в СССР? Где, когда, при каких обстоятельствах?
Младшее поколение может рассказать о чём-то, слышанном от старших, но также и о своём, уже постсоветском опыте. Интересно будет сравнить.
Только просьба ко всем: в своих историях упоминайте хоть примерно годы (всё-таки ясно, что в конце 30-х найти неграмотного человека было гораздо легче, чем в 60-х, тогда это уже была скорей экзотика, по крайней мере в городах), социальную среду, возраст тех, о ком идёт речь, и место (опять-таки понятно, что в те же 60-е годы у маленького ненца с плато Путораны были совсем другие возможности для обучения, чем у русского, якутского, казахского ребёнка из семьи учёных или инженеров в Академгородке).
Так прошло несколько месяцев. Но однажды в моей маме проснулся педагог и с тех пор больше не засыпал (подозреваю, что он заснёт только вместе с нею в последнем её сне на этой земле). Наташенька предложила Поле научить её грамоте. Та согласилась. Обучение, видимо, пошло активно, потому что через пару месяцев Поля наконец решилась и собственной рукой начертала первое в своей жизни письмо. В нём она с гордостью сообщала дочери, что Наташенька выучила её грамоте и вот теперь она пишет сама!
Вскоре пришёл ответ. В конверт был вложен отдельный листочек -- для Наташеньки. Дочь Поли писала, что когда она увидела письмо, своеручно написанное матерью, она заплакала от счастья, и в самых трогательных словах выражала девочке свою благодарность.
Это был 1938 или 39 год.
* * *
Мою няню в Мичуринске (он же город Козлов) звали Прасковья, я называла её няня Паня, а бабушка за глаза -- Полей. Не знаю, сколько ей было лет, но мне она казалась весьма старенькой. Думаю, её было под шестьдесят. Я помню её два летних сезона: когда мне было три и четыре года, то есть в 1962 и 1963 году. Всем хороша была няня Паня, только когда я тащила ей какую-нибудь книжку и просила почитать мне, она отвечала:
-- Няня неграмотная!
Я очень удивлялась и часто забывала, что няня неграмотная -- ведь все взрослые, в отличие от меня, маленькой, читать умели! Это был такой классифицирующий признак взрослого -- умение читать.
Няня Паня жила со своей сестрой, улыбчивой и толстой тётей Люсей, в частном секторе. Несколько раз она брала меня и ехала со мной к себе. Мне очень нравилась их добротная изба с высоким крыльцом, под которым жила симпатичнейшая дворняжка, комнаты с ткаными половичками, ходики с гирьками, печь, огород... Во время этих визитов няня, кажется, что-то делала в огороде. Не помню точно, тем более что были они недолгими. Развлекала я себя сама.
И вот как-то раз, когда я выплясывала на крыльце что-то невероятно бойкое под собственное пение тут же, на ходу сочиняемой песни, во двор вошли молодой человек и девушка. Они выглядели очень опрятными и чистенькими. Помню, что на парне были светлые брюки и очень светлая голубая рубашка с закатанными рукавами, а девушка была в прямом летнем платье в крупные цветы и с аккуратной завивкой на каштановых волосах -- прямо как у моей бабушки. Няня была в доме -- я, увидев чужих, кинулась в сени и позвала её.
Няня вышла, а молодой человек поздоровался и начал говорить. Он упомянул о няниной неграмотности, сказал с сожалением в голосе, что, мол, не дело это, у нас все должны уметь читать и писать и добавил, указав на девушку:
-- Вот к вам будет приходить учительница и с вами заниматься!
При слове "учительница" я испытала то, что теперь обозначу как когнитивный диссонанс. Соседкины дочери ходили в школу, я знала, что там есть учителя и учительницы и они учат детей. То есть, конечно, Нина училась аж в шестом классе, и у неё был учебник физики, а её сестра Шура вообще была взрослая барышня -- не то в восьмом, не то в девятом классе, почти тётя. Но всё равно я уже знала: те, кто ходят в школу, немножко ненастоящие взрослые. Даже если они уже такие солидные, как Шура. Поэтому понятие "учительница" и не то что взрослость, а уже старость моей няни никак не совмещались в моей голове.
Няня тоже приняла новость в штыки.
-- Да какое заниматься, скоро уж помирать пора! -- завела она любимую песнь.
Но молодой человек был неумолим и продолжал ласково, но твёрдо гнуть своё. Не знаю, чем дело кончилось и успела ли няня Паня до смертного одра выучиться грамоте. В этой истории важно другое: в начале 60-х годов прошлого века в СССР встречались ещё совершенно неграмотные люди, но, видимо, существовала какая-то директива для местных властей таких людей выявлять и обучать. Думаю, что это было скорее хорошо, чем плохо.
* * *
Я совершенно не рвусь обратно в СССР, однако было бы неверно утверждать, что тогда плохо было всё и для всех. Редко бывает, когда действительно всё и для всех. Обычно коллективный опыт складывается из очень разных индивидуальных опытов, и важно учесть эту "разность". А для начала эти индивидуальные особенности личного опыта стоит хотя бы просто узнать.
Предлагаю без ругани, драк и идейных манифестаций поделиться личным опытом, касающимся грамотности в СССР.
1. Когда и как вы сами научились читать и писать?
2. Встречались ли вам совершенно неграмотные люди? Если да, то в каком году, в каком месте, сколько (хотя бы примерно) лет было этим людям, известна ли вам дальнейшая их судьба в том, что относится к грамоте?
3. Сталкивались ли вы с функциональной неграмотностью в СССР? Где, когда, при каких обстоятельствах?
Младшее поколение может рассказать о чём-то, слышанном от старших, но также и о своём, уже постсоветском опыте. Интересно будет сравнить.
Только просьба ко всем: в своих историях упоминайте хоть примерно годы (всё-таки ясно, что в конце 30-х найти неграмотного человека было гораздо легче, чем в 60-х, тогда это уже была скорей экзотика, по крайней мере в городах), социальную среду, возраст тех, о ком идёт речь, и место (опять-таки понятно, что в те же 60-е годы у маленького ненца с плато Путораны были совсем другие возможности для обучения, чем у русского, якутского, казахского ребёнка из семьи учёных или инженеров в Академгородке).
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 29/09/2015 07:44 (UTC)no subject
Date: 29/09/2015 08:02 (UTC)