(no subject)

...Переслушала вчерашнюю запись рассказа NN о войне. Не Афган и не Чечня - один из так называемых "локальных конфликтов". Поскольку разрешения на какое-либо обнародование мне ещё не было дано, от подробностей воздержусь.

Не могу сказать, что это страшно. У меня от его рассказов - тусклым, ровным голосом - просто тихо похолодело нутро и мысли застыли. Лучше не думать. Лучше отключить воображение. И лучше не плакать, потому что были опасения, не возникнут ли в ответ у информанта истерические реакции. Слушая в записи свои спокойные интонации, чувствую себя последней сволочью. Добрым папой Мюллером в застенке. Зачем я тащу из человека весь этот ужас, который он может вспоминать только "под банкой"? Да, он согласился довольно легко. Сказал: "Задавай вопросы, мне так легче говорить". Да, сегодня сам заявил, что готов продолжать.

- Ты уверен, что это выдержишь? Может, не надо больше?
- Выдержу.

Ладно. Ради чего? Ну, сам же выдохнул сквозь зубы: "Господи, да ведь ты же ничего не знаешь!"

Конечно, не знаю. Кто бы мне рассказывал... И много кто не знает. И не особо хочется знать, во что приходится влезать девятнадцатилетним соплюнам, которым надо профессионально убивать. А они приходят к нам, пережёванные войной, и мы брезгливо отворачиваемся от них, потому что жить с ними рядом невозможно. Они пришли с войны, но не вернулись оттуда. Врачи бессильны что-либо сделать без государственной программы помощи таким людям. Есть у нас в России сейчас такая программа? В 2005 г. в стране было всего шесть реабилитационных центров, где можно было проводить лечение посттравматического стрессового расстройства (военный синдром, как я понимаю - частный случай ПТСР). Сколько таких центров у нас сейчас?

Пока общественность не задумывается, что происходит с солдатиками на войне, их, солдатиков, проще списать как расходный материал. Подумаешь, спиваются! Подумаешь, пополняют ряды контингента! Ничего, как всегда в России, бабы новых нарожают.

Не хочется мне больше этих сеансов душевной вивисекции. Душа-то у человека, оказывается, жива и прискорбна есть до смерти. Но он рвётся говорить дальше - что ж, если сможет рассказать, запишу. Родина должна знать, какой ценой ей достаются герои. Каждый из них.

...Потом, ночью, пока не заснула, меня ощутимо тошнило.