"Я обещаю вам сады..." Ещё о розах.
Sunday, 2 November 2008 02:13![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
maria_goryncevaУже третий день в голове вертится эта строчка из Ладыженского: я обещаю вам сады... Я завещаю вам сады... Я оставляю вам сады... Мы даровали вам Ковсерь... Ковсерь?... А что такое Ковсерь? А - река всех рек, лазурная Ковсерь... Сады... Ковсерь... Завещаю... Тьфу ты!
Ковсерь, Аль-Каусар недостижим, а сады... Садо, садо, садо-виноградо, чяёрья мэ удыхтём и кхардём Отрада... Мы вышли в сад, чуть слышно трэпетали последние листы на липовых ветвях... Нет, не то. А - вот что: садов на земле много, они прекрасны, но Сад, the Garden, для меня только один. Уж так получилось: до того сада я никогда не была в других. Или, может, была, но память стёрла все их следы. И теперь в каких бы садах ни происходило что-то, они всегда неуловимо или даже отчётливо похожи на тот.
И это тоже было там:
Когда ты проходишь вдоль той стены,
в чужом саду уже бродят тени,
и розы его тебе не видны,
и всё же ты в таком восхищеньи,
что слышишь их, словно жен приближенье.
Верно, идут они по две в ряд,
каждая стан другой обнимает;
первыми красные розы звучат,
а затем еле слышно вступает
белых, белых роз аромат...
(Р.-М. Рильке, 1898)
Эти прекрасные, готически-стройные жены в длинных, как бы средневековых одеждах, проходили в обнимку по узенькой дорожке, невесомо ступая по неровны булыжникам под двумя развесистыми абрикосовыми деревьями. Из-под деревьев на дорожку наползали ирисы с глохнущей клумбы и нависал лилейник, а с другой стороны её оберегала от низкой прозы картофельных и помидорных грядок полоска портулаков, маттиолы, и каких-то высоких цветов, явных родственников редьки, процветавших такими же крестиками, только большими и ярко-лиловыми. Закатный свет падал на лица женщин, нежно касался высоких крон двух каштанов у соседского забора. Стена? Ну, что вы - обыкновенный, серый от времени штакетник. Зато небо на закате - приглушённо-голубой эмали, и мягкое тепло летнего вечера.
И розы - да, на помидорной грядке у нас рос небольшой, но царственный куст (а кто вам сказал, то царственность должна быть броской?). Цвела она не очень обильно, но когда расцветала, становилось ясно: это роза. Нет, не так: это Роза. Её цветы были той идеальной формы, какую чаще всего изображают, рисуя розу. Не вытянутые и не плоские, со слегка завёрнутыми вовне лепестками, с тугой, плотно сомкнутой серединкой, которая слабела, уступая миру жёлтое сердце цветка, только перед его смертью. Цвет, сгущавшийся почти до черноты у основания бархатистых лепестков, тоже трудно описать словами. Вишнёво-красный? Пунцовый? Пурпурно-красный? Цвета хорошего кагора? Не знаю. Но это был тот самый цвет, который невозможно теперь отделить в моём воображении от имени розы. И аромат её... Его-то как передать? Она пахла РОЗОЙ. Никакой яблочной кислинки, никакой травяной ноты, никакой резкой шиповниковой приторности. Роза должна благоухать именно так. Идеал, эталон, rosa das rosas. Сорт? А кто же теперь нам назовёт его?
Она походила вот на такой цветок:
Она была царственно уместна даже среди помидоров, на которых только начинали завязываться дробными гроздочками будущие толстощёкие томаты. Когда она начинала цвести, я бегала к ней несколько раз на дню, чтобы полюбоваться цветом и постараться как можно глубже вобрать в ноздри её благоухающую душу. Хотя там, на кусте, могли быть гусеницы. А гусениц я тогда боялась до обморочной истомы, до остановки дыхания, до холода в руках и ногах.
Из-за них, точнее, страха перед ними, я не ходила к белой розе. А она ведь тоже росал в нашем саду - в дальней его части, под вишнями, у соседского забора. Из-за разросшихся вишен ей уже недоставало света, поэтому цвела она редко, но уж если расцветала, то каждый цветок, тоже совершенно классической формы, был величиной с чайное блюдце. Но я о ней не знаю ничего, кроме того, что она таинственно белела на своей солнечной прогалинке у забора; я ни разу не подошла к ней и не прижалась лицом к ангельской белизне её лепестков. Воистину, Rosa Mistica, и потому я теперь не знаю, а только догадываюсь, каков он - белых, белых роз аромат .
* * *
В наш сад моя душа не тянется даже во сне - я и там знаю, что он разрушен. Но можно было бы попробовать воссоздать его здесь, на земле. Купить маленький домик с участком и... Сейчас всё возможно - не умеешь сам, пожалуйста - предложат услуги садовника . Наверное, он придёт, с удивлением выслушает просьбу создать эклектический сад, где розы будут посажены среди картошки, а лук захочет сочетаться с портулаками и однолетним дельфиниумом, соседствуя с георгинами и гладиолусами, где плодовые деревья должны будут разрастись и начать глушить своею сумрачностью то, что под ними. Наверное, он станет горячиться, доказывать, что лучше знает, как надо, потому что профессионал, начнёт объяснять, что в саду должен открываться вид, а не буйство дикой чащи, предложит построить альпийскую горку, прихотливо подстричь кусты, насадить мавританский газон, выкопать пруд и напустить туда рыбок. И, получив твёрдый отказ, огорчённо вскрикнет, схватится за сердце и замертво рухнет прямо на помидорные грядки.
Ну, и пусть он тут лежит, этот горе-Шукалитудда. В своих запредельных странствиях он не найдёт Инанны, спящей у садовой ограды. Своими ландшафтными видениями он потом наполнит сады тех, у кого розы вечерами не поют.
А я - я, пожалуй, решусь и попробую прийти туда, где сад наш жив, и послушать. А вдруг сегодня я их услышу?
Ковсерь, Аль-Каусар недостижим, а сады... Садо, садо, садо-виноградо, чяёрья мэ удыхтём и кхардём Отрада... Мы вышли в сад, чуть слышно трэпетали последние листы на липовых ветвях... Нет, не то. А - вот что: садов на земле много, они прекрасны, но Сад, the Garden, для меня только один. Уж так получилось: до того сада я никогда не была в других. Или, может, была, но память стёрла все их следы. И теперь в каких бы садах ни происходило что-то, они всегда неуловимо или даже отчётливо похожи на тот.
И это тоже было там:
Когда ты проходишь вдоль той стены,
в чужом саду уже бродят тени,
и розы его тебе не видны,
и всё же ты в таком восхищеньи,
что слышишь их, словно жен приближенье.
Верно, идут они по две в ряд,
каждая стан другой обнимает;
первыми красные розы звучат,
а затем еле слышно вступает
белых, белых роз аромат...
(Р.-М. Рильке, 1898)
Эти прекрасные, готически-стройные жены в длинных, как бы средневековых одеждах, проходили в обнимку по узенькой дорожке, невесомо ступая по неровны булыжникам под двумя развесистыми абрикосовыми деревьями. Из-под деревьев на дорожку наползали ирисы с глохнущей клумбы и нависал лилейник, а с другой стороны её оберегала от низкой прозы картофельных и помидорных грядок полоска портулаков, маттиолы, и каких-то высоких цветов, явных родственников редьки, процветавших такими же крестиками, только большими и ярко-лиловыми. Закатный свет падал на лица женщин, нежно касался высоких крон двух каштанов у соседского забора. Стена? Ну, что вы - обыкновенный, серый от времени штакетник. Зато небо на закате - приглушённо-голубой эмали, и мягкое тепло летнего вечера.
И розы - да, на помидорной грядке у нас рос небольшой, но царственный куст (а кто вам сказал, то царственность должна быть броской?). Цвела она не очень обильно, но когда расцветала, становилось ясно: это роза. Нет, не так: это Роза. Её цветы были той идеальной формы, какую чаще всего изображают, рисуя розу. Не вытянутые и не плоские, со слегка завёрнутыми вовне лепестками, с тугой, плотно сомкнутой серединкой, которая слабела, уступая миру жёлтое сердце цветка, только перед его смертью. Цвет, сгущавшийся почти до черноты у основания бархатистых лепестков, тоже трудно описать словами. Вишнёво-красный? Пунцовый? Пурпурно-красный? Цвета хорошего кагора? Не знаю. Но это был тот самый цвет, который невозможно теперь отделить в моём воображении от имени розы. И аромат её... Его-то как передать? Она пахла РОЗОЙ. Никакой яблочной кислинки, никакой травяной ноты, никакой резкой шиповниковой приторности. Роза должна благоухать именно так. Идеал, эталон, rosa das rosas. Сорт? А кто же теперь нам назовёт его?
Она походила вот на такой цветок:
Она была царственно уместна даже среди помидоров, на которых только начинали завязываться дробными гроздочками будущие толстощёкие томаты. Когда она начинала цвести, я бегала к ней несколько раз на дню, чтобы полюбоваться цветом и постараться как можно глубже вобрать в ноздри её благоухающую душу. Хотя там, на кусте, могли быть гусеницы. А гусениц я тогда боялась до обморочной истомы, до остановки дыхания, до холода в руках и ногах.
Из-за них, точнее, страха перед ними, я не ходила к белой розе. А она ведь тоже росал в нашем саду - в дальней его части, под вишнями, у соседского забора. Из-за разросшихся вишен ей уже недоставало света, поэтому цвела она редко, но уж если расцветала, то каждый цветок, тоже совершенно классической формы, был величиной с чайное блюдце. Но я о ней не знаю ничего, кроме того, что она таинственно белела на своей солнечной прогалинке у забора; я ни разу не подошла к ней и не прижалась лицом к ангельской белизне её лепестков. Воистину, Rosa Mistica, и потому я теперь не знаю, а только догадываюсь, каков он - белых, белых роз аромат .
В наш сад моя душа не тянется даже во сне - я и там знаю, что он разрушен. Но можно было бы попробовать воссоздать его здесь, на земле. Купить маленький домик с участком и... Сейчас всё возможно - не умеешь сам, пожалуйста - предложат услуги садовника . Наверное, он придёт, с удивлением выслушает просьбу создать эклектический сад, где розы будут посажены среди картошки, а лук захочет сочетаться с портулаками и однолетним дельфиниумом, соседствуя с георгинами и гладиолусами, где плодовые деревья должны будут разрастись и начать глушить своею сумрачностью то, что под ними. Наверное, он станет горячиться, доказывать, что лучше знает, как надо, потому что профессионал, начнёт объяснять, что в саду должен открываться вид, а не буйство дикой чащи, предложит построить альпийскую горку, прихотливо подстричь кусты, насадить мавританский газон, выкопать пруд и напустить туда рыбок. И, получив твёрдый отказ, огорчённо вскрикнет, схватится за сердце и замертво рухнет прямо на помидорные грядки.
Ну, и пусть он тут лежит, этот горе-Шукалитудда. В своих запредельных странствиях он не найдёт Инанны, спящей у садовой ограды. Своими ландшафтными видениями он потом наполнит сады тех, у кого розы вечерами не поют.
А я - я, пожалуй, решусь и попробую прийти туда, где сад наш жив, и послушать. А вдруг сегодня я их услышу?
