"Откуда у хлопца гражданская грусть..."

Грущу.
Впрочем, что-то последний год моё настроение - сплошная "Меланхолическая серенада". Не уныние, а так... "Печаль моя светла" или как-то такое. Экклезиастическое, вот. 

Вчерась разговаривала с С-вым. Он мне напомнил  пассаж из Солженицына, что-то вроде того, что "если бы при арестах хоть один НКВДшник не вернулся с задания, мне бы не о чем было писать эту книгу". То есть люди позволяли себя арестовать, не оказывая сопротивления.

Сопротивление? Тут и страх за близких (на ладно, своей жизни не жалко, а с ними что будет?), и надежда, что всё это какое-то недоразумение, я же ни в чём не виноват, у нас зря не сажают, разберутся - выпустят, и вполне такое русское нежелание запятнать себя насилием. Возможно, и правильное - волею пострадать, как говорится в "Страстях Христовых". Принять мученический венчик. Как, по мнению покойного Натана Яковлевича Эйдельмана, волею вышли пострадать на Сенатскоую площадь декабристы. Которые вовсе не были страшно далеки от народа, а напротив, необычайно к нему близки. К тем старообрядцам, например, которые, как блестяще показала Маша Плюханова, приходили в Москву специально, чтобы напроситься на арест и пытки. "На волную страсть". 

А между тем, как говорил мне покойный Вася Сарычев, тех, кто уезжал в другой город, будучи предупреждён о грядущем аресте, не искали. Человек мог устроиться на новом месте и жить себе дальше.  Случаи такие ему были известны. Однако же не бегали. Может, боялись, что и на новом месте стукач найдётся, может, инерция сказывалась - Бог весть.

Я, впрочем, и другой случай знаю: знаменитая баба Фёкла, проживавшая в Верхнем Уймоне и в четырёхлетнем возрасте лично наблюдавшая Николая Рериха на его путив  Гималаи. Была канонизирована нашими рерихнувшимися. А между тем, была она сама по себе женщина судьбы удивительной. Вот её-то сажали и ловили исправно. Она ж была "из кулаков" (а на самом деле из обычных, крепких старообрядческих середняков). Из того, что я помню - первый раз она сидела в пересыльной тюрьме (где? По молодости лет не догадалась я запомнить), "и у меня там дети примерли", спокойно так рассказывала она мне (её посадили с двумя малолетними детьми). Сбежала она, сколько помню, с этапа и скрывалась у своих очень долго. Второй раз бежала уже со спецпоселения, но вот как она туда попала, я тоже уже забыла - в 1979 году все эти рассказы воспринимались не то чтоб с недоверием, но с некоторой отстранённостью: надо же! А такое бывало? Не в нашей жизни. 

Было чего бояться.

- А чего эти-то боятся! - восклицал С-в. - Что, за ними ночью придут? 

Не знаю, чего боялись те, которые голосовали сами знаете за кого. Может, в структуре нашего мышления ещё очень сильна мифологическая составляющая, характерная для земледельцев (божество коварно и непредсказуемо, а также всевидяще, на всякий случай, лучше не нарываться), может, генетически уже страх передаётся, может, уже апатия - хочешь жни, а хочешь куй... Всё равно утроение сами знаете кого. А заплыви оно всё кефиром! 

С-ву не жалко тех, "которые будут иметь то, что будут иметь". Или которых будут иметь. А мне не то, чтобы жалко... Просто, армия движется со скоростью обоза. А обоз едва тащится. Но куда ж мы, спрытные, бегущие задрав штаны впереди паровоза, без него денемся? Я уж крест моей страны вместе со всеми понесу. Хотя и не стану осуждать тех, кто побежит. Особенно молодёжь. Летите, голуби, летите... Ах, нет, не так - утекай, в подворотне нас ждёт маньяк...