maria_gorynceva (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
maria_gorynceva) wrote2010-09-02 03:57 am
maria_gorynceva) wrote2010-09-02 03:57 am
Entry tags:
Souvenir, souvenir...
Он был одним из них. То есть пил, конечно.
Моё поколение помнит про гражданскую войну в Анголе. Путаясь во всех этих мудрёных аббревиатурах, МПЛАх, ФНЛАх и УНИТАх, мы слушали про неё на политинформации и пытались понять, кто же из этих группировок "за красных".
Война началась в 1975 г. В начале 1976 года... численность советских специалистов (в Анголе - МГ) возросла до 344 человек, в том числе 58 бойцов спецподразделений.
Уж не знаю, кто посчитал и насколько точно. Но он был один из них, из этих пятидесяти восьми. Тогда он делал военную карьеру. Когда мы познакомились в 1996 г., он был художником. О войне вспоминать не любил.
- Это очень страшно? - спрашивала я, когда он обмолвился про опыт рукопашных.
- Да как тебе сказать... Вырабатываешь себе какой-то излюбленный приём, который у тебя лучше всего получается, идёшь по полю и мочишь подряд этих...
- Кого?
- Да черномазых.
Я просила его надиктовать мне мемуары, но он отказывался наотрез. Я понимала, что такое лучше не трогать, потому что обожжённая войной душа не заживает никогда, и всё равно уговаривала - ради тех, кого родным не выдавали даже в виде груза-200. Я не знаю, как оно на войне, и представить мне её трудно, да и не хочется. Но я очень хорошо представляю, что может чувствовать мать или жена, которую вызывают куда следует и говорят: всё, нету вашего, распишитесь вот. Где похоронили? Да какая вам разница - подпишите здесь и тут. Как зачем - о неразглашении!
И всё. И как не было. Потому что существовала такая практика: официально мы не принимали никакого участия в этих ангольских разборках - ну, вот и не было у нас тогда никаких таких "воинов-интернационалистов". И, насколько я знаю, оставшимся в живых никаких статусов и льгот не полагалось, даже на бумаге. Просто распишитесь и вы - здесь и тут. О неразглашении.
- Как же ты из военных в художники попал?
- Да так однажды получилось. Слишком близко от танка оказался. Траком немножко по ноге задело. Инвалидом не стал, но для спецподразделения уже не годился.
Он был талантлив и довольно успешен. Но семья не сложилась, с женой разошёлся. Весь погрузился в творчество, но в девяностые жить искусством становилось всё труднее. И всё чаще посещало чувство собственной неприкаянности и ненужности.
Наши отношения не складывались фатально. Потом я поняла, почему. Однажды, когда у меня уже был телефон в квартире, то есть конце 99-го или начале 2000-го года, он вдруг позвонил, сознался, что выпил и понёс какую-то ахинею: звал к себе, предлагал заняться любовью втроём с ещё какой-то женщиной, уверял, что мне понравится - и вдруг заплакал навзрыд, отчаянно, совсем по-детски хлюпая носом.
- Ты знаешь, я... Я тебя боюсь!!! - донеслось до меня сквозь рыдания.
Вот это да! Штыком, значит, в пузо получить не боялся (имелся у него на животе боевой шрам), а я, выходит, страшней вражьего штыка?! Плач и слёзы почти до насморка...
Работая неподалёку от его студии, я иногда забегала посмотреть его творения. Мы степенно пили чай, и он говорил, поминая Ван-Гога и Модильяни, что не хотел бы посмертной славы - слава и сопутствующее ей благополучие нужны художнику при жизни. Весенний закат рисовал нежно-персиковые квадраты на стене студии, в форточку тянуло сырым духом подтаявшего снега.
В один такой вечер, году, кажется, в 2002-м, я позвонила ему и услышала незнакомый мужской голос. Я представилась и попросила к телефону ***.
- А его нет, - доброжелательно ответил голос.
- Он переехал?
- Он умер.
- Как - умер?!
- Сердце, - с некоторой запинкой сказал голос.
- А вы...
- А я его брат. Вот, разбираю тут у него...
Выразила соболезнование, попрощалась.
Сердце? Он был очень бодр и любил подчеркнуть, какое крепкое у него здоровье. Правда, последние пару лет пил уже часто и в разговорах со мной всякий раз сетовал на свою ненужность. У меня язык не поворачивался сказать "кто ж тебе виноват". Утешений моих он, по-моему, не слышал. Как малому ребёнку, ему хотелось, чтобы чудесным мановением жизнь стала такой же, какой она была, когда он был известен и признан.
По тому, как брат запнулся, выговаривая "сердце", я догадалась, что мой друг, скорее всего, ушёл своевольно. Хотя... У пьющих сердце нередко отказывает.
Как бы там ни было, он не изжил шестого десятка. Ему было 56 или 57 лет.
...que me veux-tu?
Моё поколение помнит про гражданскую войну в Анголе. Путаясь во всех этих мудрёных аббревиатурах, МПЛАх, ФНЛАх и УНИТАх, мы слушали про неё на политинформации и пытались понять, кто же из этих группировок "за красных".
Война началась в 1975 г. В начале 1976 года... численность советских специалистов (в Анголе - МГ) возросла до 344 человек, в том числе 58 бойцов спецподразделений.
Уж не знаю, кто посчитал и насколько точно. Но он был один из них, из этих пятидесяти восьми. Тогда он делал военную карьеру. Когда мы познакомились в 1996 г., он был художником. О войне вспоминать не любил.
- Это очень страшно? - спрашивала я, когда он обмолвился про опыт рукопашных.
- Да как тебе сказать... Вырабатываешь себе какой-то излюбленный приём, который у тебя лучше всего получается, идёшь по полю и мочишь подряд этих...
- Кого?
- Да черномазых.
Я просила его надиктовать мне мемуары, но он отказывался наотрез. Я понимала, что такое лучше не трогать, потому что обожжённая войной душа не заживает никогда, и всё равно уговаривала - ради тех, кого родным не выдавали даже в виде груза-200. Я не знаю, как оно на войне, и представить мне её трудно, да и не хочется. Но я очень хорошо представляю, что может чувствовать мать или жена, которую вызывают куда следует и говорят: всё, нету вашего, распишитесь вот. Где похоронили? Да какая вам разница - подпишите здесь и тут. Как зачем - о неразглашении!
И всё. И как не было. Потому что существовала такая практика: официально мы не принимали никакого участия в этих ангольских разборках - ну, вот и не было у нас тогда никаких таких "воинов-интернационалистов". И, насколько я знаю, оставшимся в живых никаких статусов и льгот не полагалось, даже на бумаге. Просто распишитесь и вы - здесь и тут. О неразглашении.
- Как же ты из военных в художники попал?
- Да так однажды получилось. Слишком близко от танка оказался. Траком немножко по ноге задело. Инвалидом не стал, но для спецподразделения уже не годился.
Он был талантлив и довольно успешен. Но семья не сложилась, с женой разошёлся. Весь погрузился в творчество, но в девяностые жить искусством становилось всё труднее. И всё чаще посещало чувство собственной неприкаянности и ненужности.
Наши отношения не складывались фатально. Потом я поняла, почему. Однажды, когда у меня уже был телефон в квартире, то есть конце 99-го или начале 2000-го года, он вдруг позвонил, сознался, что выпил и понёс какую-то ахинею: звал к себе, предлагал заняться любовью втроём с ещё какой-то женщиной, уверял, что мне понравится - и вдруг заплакал навзрыд, отчаянно, совсем по-детски хлюпая носом.
- Ты знаешь, я... Я тебя боюсь!!! - донеслось до меня сквозь рыдания.
Вот это да! Штыком, значит, в пузо получить не боялся (имелся у него на животе боевой шрам), а я, выходит, страшней вражьего штыка?! Плач и слёзы почти до насморка...
Работая неподалёку от его студии, я иногда забегала посмотреть его творения. Мы степенно пили чай, и он говорил, поминая Ван-Гога и Модильяни, что не хотел бы посмертной славы - слава и сопутствующее ей благополучие нужны художнику при жизни. Весенний закат рисовал нежно-персиковые квадраты на стене студии, в форточку тянуло сырым духом подтаявшего снега.
В один такой вечер, году, кажется, в 2002-м, я позвонила ему и услышала незнакомый мужской голос. Я представилась и попросила к телефону ***.
- А его нет, - доброжелательно ответил голос.
- Он переехал?
- Он умер.
- Как - умер?!
- Сердце, - с некоторой запинкой сказал голос.
- А вы...
- А я его брат. Вот, разбираю тут у него...
Выразила соболезнование, попрощалась.
Сердце? Он был очень бодр и любил подчеркнуть, какое крепкое у него здоровье. Правда, последние пару лет пил уже часто и в разговорах со мной всякий раз сетовал на свою ненужность. У меня язык не поворачивался сказать "кто ж тебе виноват". Утешений моих он, по-моему, не слышал. Как малому ребёнку, ему хотелось, чтобы чудесным мановением жизнь стала такой же, какой она была, когда он был известен и признан.
По тому, как брат запнулся, выговаривая "сердце", я догадалась, что мой друг, скорее всего, ушёл своевольно. Хотя... У пьющих сердце нередко отказывает.
Как бы там ни было, он не изжил шестого десятка. Ему было 56 или 57 лет.
...que me veux-tu?