maria_gorynceva (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
maria_gorynceva) wrote2015-08-24 03:03 am
maria_gorynceva) wrote2015-08-24 03:03 am
Entry tags:
Реальный ребёнок сейчас
Я обещала продолжение к этому вчерашнему посту.
Напомню:
Нет, это не детство иконы равноправия, и не ранний портрет будущей поэтессы-лесбосепаратистки с тихим, но приметным голосом. Также это не юные годы будущей жертвы агрессивной свекрухи и феминисток, старших по званию.
Этой девочкой была я.
Плавать я научилась в 10 лет -- отдали в бассейн, потому что склонность к тихим занятиям таки сказалась на позвоночнике: сильный сколиоз, лордоз поясничного отдела (он у меня и поныне, мучение подгонять на себя одежду). Высоты боюсь до сих пор, даже больше, чем в детстве. Но в сорок восемь лет я перешла в обвязке через овраг по проволоке примерно на высоте четырёхэтажного дома. Только один раз, повторить уже не смогла. Но теперь знаю, что если надо будет, я смогу это сделать.
Спортивные и ловкие девочки мне очень нравились, но я понимала, что в парах, где гусь свинье не товарищ, роль свиньи отводилась мне. Так что если бы тогда хвастливые ляльки начали мне для подъёма духа показывать фото своих дочерей на спортивных снарядах, ничего-то бы у них со мной не вышло. Дух бы точно не поднялся, скорей, усилилась бы фрустрация от того, что я опять не соответствую ни семейному, ни общесоветскому идеалу правильного ребёнка: здорового, активного, сильного и смелого. Я воспитывалась в классическом дабл-баинде, в котором росли тысячи, даже миллионы советских девочек: с одной стороны, ожидалось, что девочка будет бодрой, физически крепкой, напористой - это же советская девочка! - умеющей постоять за себя и даже защитить тех, кто слабее. Но с другой - послушание, скромность и удобство для окружающих почитались как первейшие добродетели девочки. В нашей семье, где бабушку формировала революция и последующие сур-ровые гооооды, а маму - война, считалось, что я должна уметь защищать себя сама, быть бойкой и находчивой в трудных ситуациях, но при этом от меня требовалось беспрекословное послушание старшим, и никто, НИКТО из взрослых никогда не объяснил, КАК я должна защищаться, в каких ситуациях можно ограничиться словом, при каких обстоятельствах и кого можно и ударить, а когда пора звать на помощь или обращаться к старшим за защитой. Если бы это было только в нашей семье, можно было бы списать на индивидуальные особенности, но такое происходило практически со всеми моими подругами и приятельницами.
Тем не менее, к тому времени, когда я выходила замуж, никакая свекруха уже не посмела бы поднять на меня руку. Оказывается, научиться давать отпор насилию, в том числе и домашнему, вполне возможно. Правда, прошло ещё некоторое количество лет, пока я научилась распознавать насилие в более тонком облике и справляться с ним. И ещё сколько-то, пока я научилась убеждённо произносить волшебную фразу "со мной так нельзя!" и безжалостно очищать свою жизнь от людей, которые почему-то решили, что можно. Робость куда-то девалась, а трусость превратилась в навык разумного опасения. И я узнала, что не всегда неправа только я -- окружающие тоже бывают неправы.
Ну а челюсть от волнения у меня сводило ещё долго, лет так до тридцати пяти. Пока на одной конференции в кулуарах один коллега не вылил на меня ушат холодной воды в виде ехидного комментария даже не моего доклада, а манеры его произнесения. После этого я стала следить за дикцией, перестала напрягаться, научилась ровно дышать и говорить весомо, чётко и спокойно. Чем больше волнуюсь, тем чётче говорю. И эта печаль оказалась преодолимой.
Тихие занятия - чтение, тихие прогулки на природе, вышивание, возню с цветами и животными люблю до сих пор. Юбки, кружева, пёстрые косыночки, батист, искусственные цветы и испанские гребешки в волосах, - всё это по-прежнему моё. Принцессой не стала, но красивые платья были и есть. Коробочки, флакончики, помадки, блестящие пуговицы, зеркальца, цветные веера - куда без этого! Это мой маленький волшебный мир. И я узнала однажды, что он вполне уживается с жёсткими тренировками, когда я училась преодолевать боль и страх, падая на бетонный пол, проползая по нему на спине или на животе во всю длину зала, нанося и принимая удары, выкручиваясь из цепких чужих рук... Ни один олимпийский рекорд не стоял рядом с этим моим преодолением. Я узнала другую себя, и эта другая мне понравилась. И мне очень нравится, что эта другая тайно живёт под батистом, кружевами, гребешками и косыночками.
Правда, всё это огорчало близких. Но я узнала, что иногда даже сам факт моего существования кого-то может огорчить. Поэтому мне придётся как-то с этим жить дальше. Возможно, даже хорошо. Ведь я больше не беру на себя ответственность за чужие чувства.
И на всякие руководящие должности меня пытались поставить с самого детства. Наверное, за представительность и серьёзность. А я отказывалась -- мне ни к чему ответственность за других. Если я не сама по себе, то я визирь, а не падишах.
А стихи я писала, было дело. Владимир Евгеньевич Захаров, академик и признанный поэт, два года назад о них высоко отзывался. Но эти стихи представляют собой типичный патриархальный декаданс, и для дела феминизма, а также для прославления Грудного Вскармливания ценности не имеют.
Выросла ли из меня феминистка? Бог весть. Но приверженкой патриархальных ценностей я себя никак не назову. Несмотря на любовь к батисту и кружевам.
АПДЕЙТ: О, вспомнила, были и у меня в детстве героические мечтания. Драконоборческие просто.
Напомню:
Живёт девочка, рассматриваемый возрастной интервал -- с 6 до 10 лет. Абсолютно неспортивна, физически слаба, изо всех секций её прогоняют за полным отсутствием каких-либо данных, даже в подвижные игры не очень любит играть, потому что не может конкурировать с более ловкими и скорыми девочками. Высоты боится панически. Плавать не умеет, поэтому воды боится тоже. В отношениях с людьми робка до трусости. Часто, когда нужно что-то сказать важному для неё взрослому, её речь превращается в кашу, потому что девочка боится, что её не выслушают, и начинает говорить очень быстро, так, что судорогой сводит подбородок. Реакция на что-то пугающее или на несправедливость -- молчаливый уход в себя или слёзы. Подчинение принуждению -- да, конечно, ведь надо быть послушной, да и нельзя огорчать родных. Любит платьица, пёстрые косыночки, ленточки, кружева, заколочки. В свои потайные коробочки собирает флакончики от духов, блестящие пуговицы, бумажные цветы. Занятия предпочитает мирные -- читать, рисовать, ухаживать за цветами и животными, играть в куклы и настольные игры, шить, вышивать. Хорошо учится. Знает, что во всём плохом, что может случиться, виновата только она сама, а окружающие всегда правы. Мечтает быть принцессой в короне и красивом платье.
Нет, это не детство иконы равноправия, и не ранний портрет будущей поэтессы-лесбосепаратистки с тихим, но приметным голосом. Также это не юные годы будущей жертвы агрессивной свекрухи и феминисток, старших по званию.
Этой девочкой была я.
Плавать я научилась в 10 лет -- отдали в бассейн, потому что склонность к тихим занятиям таки сказалась на позвоночнике: сильный сколиоз, лордоз поясничного отдела (он у меня и поныне, мучение подгонять на себя одежду). Высоты боюсь до сих пор, даже больше, чем в детстве. Но в сорок восемь лет я перешла в обвязке через овраг по проволоке примерно на высоте четырёхэтажного дома. Только один раз, повторить уже не смогла. Но теперь знаю, что если надо будет, я смогу это сделать.
Спортивные и ловкие девочки мне очень нравились, но я понимала, что в парах, где гусь свинье не товарищ, роль свиньи отводилась мне. Так что если бы тогда хвастливые ляльки начали мне для подъёма духа показывать фото своих дочерей на спортивных снарядах, ничего-то бы у них со мной не вышло. Дух бы точно не поднялся, скорей, усилилась бы фрустрация от того, что я опять не соответствую ни семейному, ни общесоветскому идеалу правильного ребёнка: здорового, активного, сильного и смелого. Я воспитывалась в классическом дабл-баинде, в котором росли тысячи, даже миллионы советских девочек: с одной стороны, ожидалось, что девочка будет бодрой, физически крепкой, напористой - это же советская девочка! - умеющей постоять за себя и даже защитить тех, кто слабее. Но с другой - послушание, скромность и удобство для окружающих почитались как первейшие добродетели девочки. В нашей семье, где бабушку формировала революция и последующие сур-ровые гооооды, а маму - война, считалось, что я должна уметь защищать себя сама, быть бойкой и находчивой в трудных ситуациях, но при этом от меня требовалось беспрекословное послушание старшим, и никто, НИКТО из взрослых никогда не объяснил, КАК я должна защищаться, в каких ситуациях можно ограничиться словом, при каких обстоятельствах и кого можно и ударить, а когда пора звать на помощь или обращаться к старшим за защитой. Если бы это было только в нашей семье, можно было бы списать на индивидуальные особенности, но такое происходило практически со всеми моими подругами и приятельницами.
Тем не менее, к тому времени, когда я выходила замуж, никакая свекруха уже не посмела бы поднять на меня руку. Оказывается, научиться давать отпор насилию, в том числе и домашнему, вполне возможно. Правда, прошло ещё некоторое количество лет, пока я научилась распознавать насилие в более тонком облике и справляться с ним. И ещё сколько-то, пока я научилась убеждённо произносить волшебную фразу "со мной так нельзя!" и безжалостно очищать свою жизнь от людей, которые почему-то решили, что можно. Робость куда-то девалась, а трусость превратилась в навык разумного опасения. И я узнала, что не всегда неправа только я -- окружающие тоже бывают неправы.
Ну а челюсть от волнения у меня сводило ещё долго, лет так до тридцати пяти. Пока на одной конференции в кулуарах один коллега не вылил на меня ушат холодной воды в виде ехидного комментария даже не моего доклада, а манеры его произнесения. После этого я стала следить за дикцией, перестала напрягаться, научилась ровно дышать и говорить весомо, чётко и спокойно. Чем больше волнуюсь, тем чётче говорю. И эта печаль оказалась преодолимой.
Тихие занятия - чтение, тихие прогулки на природе, вышивание, возню с цветами и животными люблю до сих пор. Юбки, кружева, пёстрые косыночки, батист, искусственные цветы и испанские гребешки в волосах, - всё это по-прежнему моё. Принцессой не стала, но красивые платья были и есть. Коробочки, флакончики, помадки, блестящие пуговицы, зеркальца, цветные веера - куда без этого! Это мой маленький волшебный мир. И я узнала однажды, что он вполне уживается с жёсткими тренировками, когда я училась преодолевать боль и страх, падая на бетонный пол, проползая по нему на спине или на животе во всю длину зала, нанося и принимая удары, выкручиваясь из цепких чужих рук... Ни один олимпийский рекорд не стоял рядом с этим моим преодолением. Я узнала другую себя, и эта другая мне понравилась. И мне очень нравится, что эта другая тайно живёт под батистом, кружевами, гребешками и косыночками.
Правда, всё это огорчало близких. Но я узнала, что иногда даже сам факт моего существования кого-то может огорчить. Поэтому мне придётся как-то с этим жить дальше. Возможно, даже хорошо. Ведь я больше не беру на себя ответственность за чужие чувства.
И на всякие руководящие должности меня пытались поставить с самого детства. Наверное, за представительность и серьёзность. А я отказывалась -- мне ни к чему ответственность за других. Если я не сама по себе, то я визирь, а не падишах.
А стихи я писала, было дело. Владимир Евгеньевич Захаров, академик и признанный поэт, два года назад о них высоко отзывался. Но эти стихи представляют собой типичный патриархальный декаданс, и для дела феминизма, а также для прославления Грудного Вскармливания ценности не имеют.
Выросла ли из меня феминистка? Бог весть. Но приверженкой патриархальных ценностей я себя никак не назову. Несмотря на любовь к батисту и кружевам.
АПДЕЙТ: О, вспомнила, были и у меня в детстве героические мечтания. Драконоборческие просто.